... продолжение интервью
Ю.М.: Но есть и противоположные мнения о ВКСР…
Я.С.: Так и о каждом драматурге и режиссере есть противоположные мнения, о каждом фильме… Я думаю, всё зависит от человека, от его способности воспринимать, принимать и делать для себя родным услышанное. Случай из жизни. Человек попал в реанимацию, и два родственника по очереди звонят лечащему врачу, а потом оба, независимо друг от друга, передают информацию третьему родственнику. И этот несчастный третий родственник в замешательстве: после разговора с первым он на завтра планирует с больным поход в кино, а после разговора со вторым судорожно ищет телефоны ритуальных бюро. Даже закралось сомнение: может, они с разными докторами говорят или про разных больных речь ведут? Вовсе нет. А объяснение простое: люди разные, с разным настроем и жизненной позицией. Для одного всё будет хорошо, а для другого все всегда плохо, а будет еще хуже. То же самое и здесь. С любой лекции можно уйти наполненным, а можно — совершенно пустым, и дело не только в том, кто проводил лекцию (а у нас это были без преувеличения выдающиеся люди), а в том, как человек воспринимал услышанное, насколько он открыт, насколько готов думать, включаться и проецировать услышанное на свое творчество. А вообще, надо сказать, в твоем вопросе прозвучал один из главных выводов, который я сделала для себя после обучения…
Ю.М.: Какой?
Я.С.: Всегда найдутся люди, которым будет категорически не нравиться то, что ты делаешь. Но будут и те, которые будут говорить: «Не слушай их! Ты гений!» Так вот не слушай ни тех, ни других. Делай так, как подсказывает тебе сердце, твой человеческий стержень и твое драматургическое чутьё. Гни свою линию, если ты в эту «линию» незыблемо веришь, если это трогает тебя и ты глотку готов перегрызть за правду, о которой пишешь.
Ю.М.: Это формула твоего творческого «я»?
Я.С.: Это вообще формула моего «я». Помню, как едва послушав «оду» фильму из уст одного лектора, мы шли на другую лекцию, где узнавали, что этот фильм — полная безвкусица и буквально учебник по тому, как нельзя снимать кино. (Смеется.) Всё очень зыбко в нашей профессии и очень индивидуально. Поэтому делать нужно всё по-настоящему и браться только за то, что действительно трогает и волнует лично тебя. Тогда обязательно найдутся люди, которых это будет волновать так же.
Ю.М.: Что волнует драматурга Стародуб-Афанасьеву?
Я.С.: Да много чего волнует. Волнует, что сегодня молодые мамы сначала выставляют в инстаграм фото градусника с отметкой 39 и 5 и только потом дают ребенку лекарство — и то, если успели проставить все хэштеги… Волнует, что карикатуристы глумятся на страницах всемирно известного издания над погибшими… И волнует, что мало кого это волнует. Я всегда, когда иду по улице или еду в метро, да вообще везде и всегда — вглядываюсь в лица: вроде все люди как люди — едут куда-то, торопятся, колбасу покупают, ботинки чистят… Все одними и теми же соцсетями пользуются и на одинаковые фото лайки расставляют, а потом вдруг раз, и новость — кому-то ребенок помешал веселиться своим плачем, и его выбросили в окно; кто-то поразвлекался вырезанием у бездомных кошек глаз; кто-то взрыв организовал в людном месте… И все эти люди здесь, рядом с нами, они тоже шли по улицам, торопились, покупали колбасу, чистили ботинки, лайки расставляли… Что же руководит этими людьми, откуда всё это берётся?! Человек — это все-таки самый сложный «механизм» в мире. И меня как драматурга интересует и волнует человеческая жизнь во всех ее проявлениях. Жизнь — это, по-моему, самое хрупкая в мире субстанция. Сегодня у человека есть всё — завтра нет ничего. И драматургия помогает понять, почему случается именно так и именно с этим человеком.
Ю.М.: Но есть ведь его величество случай, тут никакая драматургия не работает.
Я.С.: Драматургия — это единственное, что работает бесперебойно всегда и во всем. А случаев никаких не бывает, бывают закономерности. Можно их и случаями назвать, но только не от слово «случайно». Любой «случай» — это плата за прошлое и траектория на будущее. Как только человек начинает жить не по совести, Высшие силы сажают за руль пьяного водителя и отправляют его в нужном направлении или роняют с крыши кирпич аккурат на голову. Или не аккурат — а буквально за миллиметр от головы — и тогда у человека происходит переоценка ценностей, он многое понимает про себя и про то, как нужно жить. Всё дается человеку почему-то, из-за чего-то и для чего-то. Если проигнорировать это в драматургии, то не будет правды. А без правды драматургия — не драматургия, а так себе — плевок в вечность, как гениально сказала Раневская.
Ю.М.: Тебя драматург Елена Исаева назвала «современным Моцартом в драматургии»: ты и трагедии пишешь, и мелодрамы, и комедии, и притчи философские, — и всё берёт за душу. Где ты берёшь сюжеты, персонажей?
Я.С.: Из жизни. Вот, например, Елена Исаева. Ну какой нормальный драматург скажет о другом живом драматурге, что он современный Моцарт в драматургии? (Смеется.) Конкурентов везде уничтожают, а в нашей профессии — тем более, а она взращивает себе конкурентов, а потом делает всё, чтобы по сценариям и пьесам этих конкурентов снимали кино и ставили спектакли. Абсолютно бескорыстно! Вот персонаж! Вообще, мне везёт с людьми и событиями. И в семье, и среди друзей, и среди прохожих — что ни человек, то персонаж. Даже мои враги — потрясающие персонажи. (Смеется.) И их попытки обидеть меня — это бесценный материал для моего творчества: я пытаюсь найти причину их поступков, их личную трагедию и строчу за ними, потому что их фразы, доводы и аргументы просто гениальны по степени своего маразма, так нарочно не придумаешь. (Смеется.) Вообще, характеры — великая штука. И чем больше их встречается, тем лучше. Всяких.
Ю.М.: У тебя скоро премьера в театре Нонны Гришаевой… Как складывается работа?
Я.С.: Я очень благодарна Нонне Валентиновне: кроме того что она «штучная» актриса, она оказалась еще и мощным руководителем, который если чем-то загорается, то горы сворачивает во имя задуманного. Ради моей пьесы она сдвинула расписанный на много времени вперед репертуарный план, умудрилась получить внебюджетные деньги дополнительные, только чтобы сию минуту запустить работу. Она привлекла к работе одного из самых талантливых московских композиторов — Ивана Замотаева, он написал потрясающую музыку: что ни мелодия — то хит… И это всё при том, что мы с Нонной не были лично знакомы, она фактически читала пьесу «с улицы». Поэтому всё это дорогого стоит. Ну а следующий приятный сюрприз был, когда я пришла на читку пьесы: сказать, что артисты талантливы, — не сказать ничего. Это просто какой-то фейерверк творчества, юмора, находок. Я очень критично отношусь и к себе, и к своему творчеству, так вот эти артисты буквально влюбили меня в мою же пьесу. (Смеется.)
Ю.М.: Ты не боишься, что пьесу воспримут как «оппозиционную»? Все-таки Бургомистра свергают, птицу отпускают, все становятся свободными…
Я.С.: Пьеса не про Россию, а про то, чем многие россияне грезят и что зачастую оказывается совсем иной реальностью, с иными ценностями, которые и на ценности-то слабо тянут. Герои моей пьесы живут в городе Шоколаде, и всех туда тянет именно потому, что там можно жить «в шоколаде». Вот только вопрос — чего придется лишиться, чтобы жить в этом Шоколаде, и стоит ли ради этого терять себя и свою свободу.
Ю.М.: Твой киносценарий «Игра в кости» читали уже чуть ли не все известные режиссеры, и все были в восторге. Почему до сих пор нет фильма?
Я.С.: Сценарий действительно перечитали десятки режиссеров и продюсеров, за это спасибо Елене Исаевой и Ольге Михайловой. Они настолько были впечатлены моим сценарием, что, когда к ним обращались продюсеры с разных каналов и киностудий, вместо своего предлагали читать мою «Игру в кости». Так они заочно, а потом и лично перезнакомили меня с невероятным количеством режиссеров и продюсеров. Велись переговоры с серьезными компаниями, которые обслуживают федеральные каналы, уже дважды всё было готово к съемкам, сценарий был переведен на китайский язык, представители киностудий ездили в Китай, заключали предварительные договоры. С китайской стороны выступили Харбинская, Дзильньская и Чаньчунская киностудии, которые получили от Госфонда три миллиона долларов на съемки фильма по моему сценарию, при условии копродукции с Россией один к трем. Готовность поддержать проект выразил и наш Фонд кино. Однако в последний момент всё сорвалось, и виной тому была не китайская сторона. Скажем так: виной стали обстоятельства. А другие известные режиссеры, просмотрев выделенный их продюсерами бюджет, отказывались со словами: «Такую работу надо делать либо блестяще, либо не делать вообще». И я с ними полностью согласно. Лучше не делать, чем делать в полруки.
Ю.М.: А сейчас на каком всё этапе?
Я.С.: Сейчас я веду переговоры с двумя кинокомпаниями. Одна из них предлагает заключить договор-опцион на полгода, чтобы понять, потянут ли они такой сложный проект. На самом деле нужна большая смелость — взяться за такую работу, риски велики. Там четыре исторических пласта, основная часть съемок — в Китае, в Харбине, причем требуется детальная историческая реконструкция, поскольку речь идет именно о «русском» Харбине. Объект «музей Отряда 731» — тоже непростой, если не самый сложный. Съемки многонациональные: должны быть русские, китайцы, американцы, японцы. И есть еще один момент. Я не буду продавать сценарий первой попавшейся студии, изъявившей желание купить. Этот сценарий очень много для меня значит, я слишком много вложила в него сил, души: специально ездила в Харбин, чтобы надышаться теми русскими местами, о которых веду речь. Очень много перевернула материалов, касающихся Отряда 731, в том числе не так давно рассекреченных. Писался сценарий больше года. В общем, это очень большой труд, который я не каждому смогу доверить. Только полное совпадение моих художественных взглядов со взглядами режиссера и продюсера может обеспечить в данном случае успешный проект. Поэтому тут должно очень многое сложиться, чтобы кино состоялось. Но если этому суждено случиться, то это обязательно случится.
Ю.М.: Скажи: в пьесе «Все билеты проданы» — сколько правды, а сколько выдумки? И откуда вообще этот образ старого администратора?
Я.С.: Этот образ был перед моими глазами с самого детства. Эта женщина была другом семьи, работала с моим дедом. Всю жизнь она гордилась тем, что сидела в тюрьме вместо одного очень известного артиста: она взяла вину на себя, а он был всю жизнь ей за это благодарен. У этой женщины не было ни семьи, ни детей, а в нагрудном кармане она всегда носила фотографии, на которых она с Кобзоном, Бабкиной и другими звездами. В последние годы она дожилась до того, что у нее даже на автобус денег не было, на предложение кондуктора заплатить она обычно отнекивалась: «Да я так, ничего» (прямо по-платоновски), а после — непременно показывала кондуктору фотографии, где она с Кобзоном и Бабкиной. Потрясающий персонаж. Всегда сжималось сердце, когда она, придя к нам в гости, в триста пятидесятый раз показывала одни и те же фотографии всё с теми же Кобзоном и Бабкиной… И я всегда думала: вот интересно, а Кобзон, Бабкина и остальные звезды тоже носят с собой фотографии, где они с тетей Лидой?.. И даже в детстве я сильно сомневалась в этом…
Ю.М.: Я так понимаю, она работала в твоем родном городе — Благовещенске? Но в пьесе упоминаются столичные театры…
Я.С.: В основу пьесы легли реальные записки одного столичного администратора. А эта женщина — наполнила образ, сделала его живым. Я ведь ее помню зрительно — как и что она говорила, делала. Ожила она в моей пьесе благодаря конкурсу «Открытая история театр», для которого, собственно, я и писала пьесу…
Ю.М.: Твоя пьеса в итоге победила.
Я.С.: Да. Конкурс проводился совместно с музеем им. А.А. Бахрушина — главным театральным музеем России. Условием участия в конкурсе была работа с конкретными артефактами, рукописями, письмами и т.д. — с материалами, которые хранятся в Бахрушинском музее. А там — миллионы единиц, без преувеличения. И из всех этих миллионов мой взгляд упал на название «Записки театрального администратора». Абсолютно случайно, хотя опять же ничего случайного не бывает. В голове всё сошлось, и закипела работа.
Ю.М.: У тебя перед текстом смешная приписка: «В пьесе использованы записки никому не известного театрального администратора, непонятным для сотрудников музея путем оказавшиеся в фондах музея»… Это для красного словца, или так и есть?
Я.С.: Это чистая правда. У них на каждую единицу — целая история того, как и через кого предмет попал в музей. А тут — пустота, чистые бланки. Одна сотрудница предположила, что автор просто был знаком с кем-то из сотрудников, и через этого человека сдал свою «нетленку», иначе не приняли бы. Хотя нетленка и вправду тянет на нетленку: это настоящий дневник маленького человека… Потом там же я случайно наткнулась на историю жилета Гоголя…
Ю.М.: Это тоже правда?! Этот жилет реально существует?
Я.С.: Да, и даже существует целая история этого жилета, в музее хранятся «отчеты» владельцев этого жилета, как бы смешно это ни звучало. И все эти люди были известны лишь тем, что держали в руках жилет Гоголя, в котором он ходил в лицей… А потом нашлась «бесценная» записка о том, как Гоголь варил макароны… Всё словно специально для мое пьесы. И понеслось. Историю я наложила на конфликт, который давно был интересен мне: женщина-вдова живет с бывшей свекровью и не может уйти от нее, потому что стыдно, неудобно, боится расстроить, довести до инфаркта и т.д. В итоге история получилась о человеке, который проживает чужую жизнь.
Ю.М.: У тебя есть режиссерская работа — документальный фильм «Директор Советского Союза»…
Я.С.: Да, это кино о Николае Федоровиче Стародубе, моем выдающемся деде.
Ю.М.: Почему ты решила снять о нем фильм?
Я.С.: Это не я решила, это масштаб его личности решил за меня. (Смеется.) Будучи директором провинциального театра, он умудрился вывести его в число лучших театров Советского Союза. Вдуматься только: в 1983 году Амурский театр отмечал свое 100-летие на сцене театра Ленком, и из рук министра культуры РСФСР получил Переходящее красное знамя, на которое претендовало 530 театров Советского Союза! А сам Николай Федорович входил в пятерку театральных директоров при Министерстве культуры РСФСР, которые формировали театральную политику в стране.
Ю.М.: Это при том, что жил в Благовещенске…
Я.С.: В том-то и дело. Это необъяснимый феномен: как, находясь, казалось бы, в провинциальном городе, сделать так, чтобы и тебя, и твой театр уважал весь Советский Союз, чтобы артисты съезжались в Амурский театр из всех уголков страны, в том числе из Ленинграда и Москвы! Прошло 25 лет со дня его смерти, а его до сих пор помнят. Однажды в Киеве я оказалась за одним столом с режиссёром Днепропетровского театра русской драмы, который узнав, что я из Благовещенска, рассказал, что профессией и судьбой обязан директору Амурского театра… Сложно описать всю гамму чувств, которую я увидела на лице этого человека, когда произнесла свою фамилию. А Безгин! Известный академик искусств Украины, доктор искусствоведения. Услышав слово «Благовещенск», сказал: «О! Лет пятьдесят назад я был в Благовещенске! Я помню тамошнюю площадь Ленина, помню, что через речку уже другая страна, и помню гениального директора театра Стародуба». Никакие добрые слова, сказанные человеку при жизни, не сравнятся с теми, что сказаны через много лет после его смерти, в другой стране и совершенно чужим людям. То — ценно, это — бесценно.
Ю.М.: Я ничего не знала про твоего деда, но когда фильм закончился — поймала себя на том, что всю вторую половину фильма проплакала…
Я.С.: Я была очень удивлена, когда в день премьеры увидела, что почти весь зрительный зал плачет: ведь большинство людей, которые пришли на премьеру, не были знакомы с моим дедом. Я думаю, причина в том, что зрители увидели на экране настоящий характер. Сложный, неоднозначный. Николай Федорович при всей своей уникальности был очень жестким человеком, порой чрезмерно жестким. За недостаточно натертый воском паркет люди летели с работы вмиг. Так вот зрители увидели на экране характер и обстоятельства, которые обычно возникают вокруг таких характеров. А темы любви и ненависти, восхищения и зависти — они вечные.
Ю.М.: Есть качества, которые ты переняла от деда?
Я.С.: Дед работал на износ, он очень любил свое дело и был предан ему всецело, ничего вокруг не существовало, когда он творил. Он был и творцом, и руководителем — очень требовательным и к себе, и к окружающим. Думаю, эти качества я от него унаследовала. И да: я, как и мой дед, тиран — и в профессии, и в жизни. Я сама принимаю решения, и ничто не может повлиять на мой окончательный ответ. Всё должно быть только так, как я себе это представляю.
Ю.М.: Дед принимал участие в твоем воспитании?
Я.С.: Он умер, когда мне было всего пять лет, я даже плохо помню его. Я узнавала о нем уже в сознательном возрасте. Узнавала, удивлялась, восхищалась, всегда стремилась соответствовать и быть достойным продолжателем рода. Он для меня — непререкаемый авторитет. А воспитывали меня родители, у меня гениальные родители: они внушили мне, что не они меня воспитывают, а я — их, и у меня всегда было чувство ответственности за их воспитание. (Смеется.) А если серьезно: мои родители посвятили мне жизнь, они для меня — всё. Они умудрились воспитать меня свободным человеком — никогда ничего не запрещали, не читали нотаций, они даже ни разу в жизни не проверили, выполнила ли я домашнее задание. Они всегда относились ко мне как ко взрослому сознательному человеку, который сам все прекрасно знает и понимает. Наши отношения построены на абсолютном взаимном доверии — с самого раннего детства. Я всегда ходила в школу как на праздник, варианта того, что я не сделаю домашнее задание или сделаю его неправильно, — просто быть не могло — именно потому, что я обожала и школу и домашние задание, и моя золотая медаль — не вымученная, мне было легко учиться. И это заслуга родителей: они сделали так, чтобы я была любознательной, чтобы мне было всё интересно — и учиться, и жить. Как говорит мой папа, я со своей активностью могу мертвого поднять. Моей энергии, кроме учебы, всегда хватало на миллион дел: я выпускала школьную газету…
Ю.М.: Которая потом была признана лучшим в России школьным изданием…
Я.С.: Было дело. Работала на радио…
Ю.М.: И твои радиопередачи победили во Всероссийском конкурсе Госдумы «Свободный взгляд»…
Я.С.: Да. Я в школьные годы занималась восстановлением обсерватории, которая некогда располагалась в нашей школе…
Ю.М.: Теперь это действующая обсерватория на Дальнем Востоке…
Я.С.: Еще много всего. Я всегда горела своими делами. Как говорит мой муж, я сначала придумаю себе проблемы, а потом мужественно начинаю их решать, привлекая к этому делу всех несчастных любящих меня людей, и не дай Бог они сделают что-нибудь не так. (Смеется.) Творчество всегда через край, но мне повезло дважды: сначала родители стойко всё это терпели, теперь так же стойко терпит муж. (Смеется.)
Ю.М.: Твои родители тоже из творческой среды?
Я.С.: Нет, из медицинской.
Ю.М.: Это такие далекие сферы… И вы говорите на общем языке?
Я.С.: Моя мама — мой первый читатель. Если бы не она, я бы, наверное, никогда не продолжила писать. Сказать прямо: «Почитай, что я написала», — это было не про меня. Я тщательно подбирала стихи один хуже другого и читала их вместе со своим таким же жутким, а мама должна была сказать, какой самый хороший. И моя мама умудрялась из всего услышанного выбрать именно мой. Для меня до сих пор загадка, как она это делала. (Смеется.) В общем, вдохновленная «успехом», я продолжала думать и записывать…
Ю.М.: Вот удивила. У меня было ощущение, что ты писала так, как пишешь сейчас, всегда. Даже вопрос заготовила про твои детские экспромты…
Я.С.: О, недавно я нашла парочку листов своих детских «экспромтов»… Если мой сын принесет мне когда-нибудь нечто подобное, то я навсегда могу отбить у него желание писать, поэтому даже не знаю, что буду делать… Наверное, отправлю его почитать свои творения бабушке, она терпимее. (Смеется.) В общем, я не выдавала гениальных строк, а за мной никто их судорожно не записывал. Я была нормальным ребенком. Я росла постепенно — и во взглядах, и в творчестве. А родители никогда ничего не запрещали мне и всегда поддерживали, их уроки всегда были «из жизни», а потому — самыми действенными. Я помню тот день, когда в новостях прозвучало слово «дефолт», и буквально со следующего дня с деньгами в нашей семье стало совсем туго. А я мечтала изучать иностранные языки, ходила с русско-китайским разговорником в обнимку и что-то пыталась учить. Родители записали меня в школу иностранных языков, я учила китайский, английский, французский и немецкий. Жадно учила, побеждала во всех языковых олимпиадах. Это сейчас я понимаю, что чтобы я жадно изучала языки, мой папа — блестящий хирург — в эти голодные годы должен был ночами таксовать по городу. А мама продала свои украшения. Мои родители никогда ничего не требовали взамен, всегда ото всего старались меня оградить. Я многое случайно узнавала позже: узнавала, сопоставляла, понимала — это урок преданной, жертвенной любви, и я люблю своих родителей такой же любовью. И это сегодня — огромная часть моего драматургического «арсенала».
Ю.М.: Твои родители занимались с тобой так же, как ты занимаешься со своим сыном?
Я.С.: Знаниями меня не пичкали никогда, меня научили их добывать, и это намного ценнее. А вот заниматься — занимались. Мой папа возвращался с ночного дежурства после нескольких сложнейших операций, а я его ждала под дверью с ведерком кубиков. И папа безропотно шел играть со мной в слова. Я это помню, и даже кубики эти помню. Хотя было-то мне всего около трёх лет. Помню наши с мамой игры в слова — чего мы только с этими словами ни делали: наверное, именно благодаря этим играм я чувствую слово так, как чувствую. Мама могла не спать ночами, чтобы сшить мне игрушки, связать для моих кукол удивительные наряды, украсить комнату — и всё ради «ах!» проснувшейся дочки. И я помню это «ах», это впечатление чуда, которое создавала для меня мама, это остается на всю жизнь. Такое же чудо я стараюсь создавать вокруг своего ребенка.
